Димчевский Николай Владимирович (1926–2002) родился в семье инженера-строителя и медсестры. Стихи начал писать с раннего детства. В 1944 году одна из тетрадок с его стихами попала в руки к А.Н.Толстому, встреча с которым стала для Н.Димчевского настоящим уроком мастерства. В тот же год Николай поступил на философский факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. В газете «Московский университет» в 1948 г. опубликовал первое стихотворение. По окончании университета три года работал в Астраханском пединституте.

Вернувшись в Москву, учился, преподавал, занимался журналистикой, потом всё бросил и уехал с изыскателями на Ангару и Енисей. Затем кочевка с оленеводами Полярного Урала, тральщик в Баренцевом море, танкер, идущий вниз по Лене, долгий рейс из Владивостока до Чукотки. Странствовал и писал стихи, которые были благожелательно приняты поэтами  В. Луговским, Е. Винокуровым, Л. Мартыновым, Б. Слуцким.

В конце 1959 г. подборки стихов были опубликованы Твардовским в «Новом мире» и Окуджавой в «Литературной газете». Однако первая книжка стихов «Прорубь» вышла лишь в 1968 г. За ней последовали сборники «Краски севера» (1972), «Облик странствий» (1976), «Можжевеловый корень» (1983), «Рождение рек» (1989), «Сон о птице» (1996), «Осенние карусели» (2000), «Начало перед концом» (2002). Вышли также пять книг прозы. Переводил прозу и поэзию с английского (Мелвилл, Киплинг, Брэдбери). Работал на телевидении, в журнале. Позже — заместителем главного редактора издательства «Советская Россия».

Известный поэт-фронтовик Борис Слуцкий о поэтическом творчестве Николая Димчевского.

Первая книга стихов Николая Димчевского была названа «Прорубь». Вчитаем­ся в заглавное стихотворение:

Беру пешню
и
бью в оскал зеленый, ломаю
льда и наледи заслоны!
На снежных искрах,
словно сизый голубь,
синее неба
высветилась прорубь,
Теперь
ведром помятым зачерпну
из-подо льда добытую
весну.

Тот лед, та наледь, сквозь которые про­рубается поэзия Димчевского, — природа Севера и Востока, дикая и прекрасная. Первая и лучшая половина книги «Про­рубь» и почти вся вторая книга «Краски Севера» посвящены этому краю и его лю­дям: геологам, географам, промыслови­кам. Собственно   говоря,  Димчевский   не слишком уточняет профессиональные заня­тия своих героев. Герои попросту живут в тайге, в тундре…

Мне кажется, что Димчевский знает изображаемое им и потому находит све­жие слова, свежие краски. Свежие крас­ки — следует понимать буквально: стихи Димчевского ближе всего к живописи. При­веду примеры: «Узнаёшь фиолетовую, льдистую, полинявшую, осеннюю тундру…» или: «Кровь августа — шиповник и брусни­ка. Синиц трещотка вечерами алыми. Ступает осень трепетно и дико, бредет чащобой и таежными завалами. Какая чет­кость красок и границ! На черном камне белый мох и колокольчик синий…», или: «Много красок не надо. Для заката до­статочно трех. Бросьте медную в небо, сталь каленую в горы, известь жженую в реку и смотрите, забыв про коварства дорог… Эти краски Урал многолетье хра­нил в своих складках, он настаивал их на буранах и льдах, на жаре, на воде снего­вой, на камнях, заскорузлых и гладких, и на судьбах, сгоревших в полярном костре… Были праздники — красные шали по меди несгорающих медленных зорь. В пляс узоры на малицах шли и, помедлив, запле­тались в закатный веселый узор».

Обычно такое изобилие сопряжено с неточностью, с приблизительностью. У Дим­чевского, напротив, все определенно. Когда он пишет в цикле «Нити осени»: «Костер лесов. Прозрачным вихрем взмыта вся охра, медь и золото земли»,— становится ясно, что это пишет художник и что он действительно жил в тайге.

Изобилие красок сопрягается с актив­ным, творческим отношением к языку. Приведу пример, где эта активность выяв­лена даже с некоторым перехлестом: «О, безрассудство гонки без дорог! Проныр по рекам, вымах сквозь болота, на камни вхряст и хлюпом через мох — и в створ зари, как в алые ворота!.. И рез­кий взмах Уральского хребта бросает нас до кромки океана, куда не доберется тем­нота — в пресветлые полунощные страны». Здесь и архаизмы, и неологизмы, и, как теперь принято говорить, «окказионализ­мы», то есть слова на случай, так сказать, личные слова поэта. И в то же время все понятно и почти все уместно. Как поверну­то, к примеру, слово «проныр»!

Отношение к синтаксису у Димчевского свое, личное. Выпишу целое стихотворе­ние, чем-то напоминающее знаменитое фетовское «Шепот. Робкое дыханье. Трели соловья»:

Дырявый накомарник.
Борода.
Винтовка.
Ичиги.
Зимовье.
Сырые камни.
Звонкая вода.
Заря по зыби — кровь по крови.
Звон комаров.
Глубокой дали зов.
Путь от жилья
Дорога в необжитость.
Гольцы.
Кедровый стланик.
Темь лесов.
Что темнотой в таежных падях
скрыто?

Здесь ощущение таинственности, не­разгаданности природы передано почти исключительно с помощью существитель­ных. А какая строчка: «Заря по зыби — кровь по крови»!

Почти во всех первых книгах поэтов преобладает ямб, четырехстопный, реже пятистопный. У Димчевского – изобилие размеров. Почти у всех строфические поиски ограничиваются знаменитым «кирпичиком» — четырехстрочной строфой с перекрестной рифмовкой.

У Димчевского – разнообразие строф. Вот первая строфа стихотворения «Старуха»:

По берегу, черная
в белом тумане,
старуха с тревогой,
старуха со страхом,
старуха с собакой
идет по песку.
Тревога, и страх, и собака
в предутренней рани прижались к ноге
и скулят
и тоской своей неизреченной
готовы накликать другую, щемящую
сердце тоску.

Чтобы так писать, надо владеть стихом, быть хозяином, а не рабом слова. В сти­хотворении еще восемь строф, и каждая выглядит по-своему.

Может быть, только рифмы у Димчев­ского обычные, хотя внимание поэтов к ремеслу почти всегда начинается именно с рифмы. Полагаю, что очень звонкие, слишком замысловатые рифмы Димчевскому и не нужны. Он почти всегда мыслит в масштабах целого стихотворения, а не в масштабах строки или строфы. Ему, следо­вательно, и не требуется резкого, демон­стративного отделения строки от строки, строфы от строфы.

Иными словами, Николай Димчевский знает свое дело, более того, он, очевидно, даровит. Как всегда или, точнее, почти всегда, даровитость сочетается со знанием жизни, с пристальным к ней интересом, Вот стихотворение без названия, характерное для Димчевского:

Комар упал:
теперь идти спокойней.
Лишь днем, в затишье —
липкая мошка.
Вверху
крик дятла, резкий и разбойный,
внизу
скрип гальки из-под башмака.
Река тайгу на круче осадила,
и сосны в страхе встали на дыбы,
тая в корнях бессилие и силу,
мешая золото
с фальшивками слюды.
На берегу чисты и четки глыбы,
обнажены пластовища камней.
Земля прозрачна —
руды, словно рыбы,
отяжелев, устало спят под ней.
Здесь все знакомо —
у воды палатка,
бревно в костре и пар из котелка…
И все же
точно смутная загадка —
земля и сосны,
камни и река.

Хорошо сказано: «Комар упал: теперь идти спокойней». Хорошо, коротко, точно. Вспоминается: «Жар свалил, повеяло про­хладой».

Хорошо сказано: «Земля прозрачна — руды, словно рыбы, отяжелев, устало спят под ней».

Однако стихотворение впечатляет отнюдь не строчечными удачами. «Сказануть» мо­гут многие. Димчевский не сказанул, а ска­зал.

Высоки кедры в его стихах, бескрайна тайга, необозримы горы, быстры реки. И все это зримо, все убедительно, все доказано словами. Быть может, только люди Севера бледнее, чем краски Севера, чем небо Севера, чем звери и птицы Севера.

Отчего это? Оттого ли, что и в самом де­ле человек там еще с трудом справляется с природой? Или оттого, что дарованию Димчевского живопись ближе, чем психо­логия?

Однако того, что уже написано Димчевским, достаточно, чтобы с уверенностью утвердить, что он поэт.

«Дружба народов», № 6, 1974 год